Зырянов А.Н.

КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ ^[1][а]
В ШАДРИНСКОМ УЕЗДЕ, ПЕРМСКОЙ ГУБЕРНИИ
в 1843 году.^[2]

Очерк по документам и свидетельствам очевидцев.

Электронная версия (пока фрагмент) публикуется по оригинальному изданию — А.Н. Зырянов. «Крестьянское движеніе въ Шадринскомъ уѣездѣ, Пермской губерніи въ 1843 году», печатанной по постановлению Пермского Губернского Статистического Комитета в Типографии Пермского Губернского Правления (г. Пермь) в 1884 г. (на 93 страницах). Публикация без дореволюционных букв (ъ, ѣ, ѳ, ѵ и др.) но с сохранением стилистики изложения. Статья также опубликована в хрестоматии «Шадринская старина — 1996» (стр. 116-191). Примечания обозначенные цифрами взяты из оригинального издания, примечания обозначенные буквами добавлены при публикации электронной версии.

Учреждение министерства государственных имуществ было встречено нашим простым народом с недоверием, следствием котораго были вспыхнувшия смуты и волнения в некоторых местностях по за-Уралью, в Пермской и Оренбургской губерниях, в 1842 и 1843 годах. Первоначальная сутятица происходила в апреле 1843 в Ирбитском, Камышловском и частию Шадринском уездах (из них о последнем помещена была мною беглая заметка в «Пермском Сборнике» за 1860 год, в отделе IV, на стр 13).

Сведения о Шадринской катастрофе, удалившейся от нас уже на тридцать пять лет с лишком, сверх личных наблюдений, взяты мною частью из архивных дел разных присутственных мест Шадринскаго уезда, к осмотру которых я был допущен в 1852 году, и частью из разсказов очевидцев и современников, помнящих это время свежо и живо. Подлинныя дела о крестьянских волнениях на берегах рек Исети, Течи и Мияса в 1842 и 1843 годах — хранились в нескольких томах в архиве Шадринскаго бывшаго уезднаго суда, где, в сильный пожар, испепеливший город Шадринск в августе 1870, все они сгорели без остатка.

Из тридцати волостей Шадринскаго уезда, семь находились в 1843 в самом вихре волнения, а шесть отбунтовав за 11 месяцев пред этим в 1842, находились теперь в стороне простыми зрителями события. В Шадринском уезде ни прежде, ни после не было помещиков, а потому население тамошнее не было знакомо с крепостною зависимостью. Только в селе Больше-Канашском были опознаны одним владельцем несколько семей, сбежавших сюда для водворения крестьян в первой половине XVIII века, к которым приехал на оседлое житьё и сам помещик, разсчитывая на пустопорожния земли; но здесь он умер, а наследники его, за условный выкуп, освободили крестьян от обязательных отношений к себе, и горсть их известная у туземцев под именем «боярских», стала называться с того времени и теперь называется свободными хлебопашцами или государственными крестьянами, водворёнными на собственных землях. Теперь будем группировать факты.

I.

Поводы к волнениям. — Челябинские слухи. — Действия временнаго отделения
Шадринскаго земскаго суда. — Слобода Батуринская. — Неудачныя меры к усмирению
волнений. — Осада Батуринской церкви. — Безсилие отрядов. — Розыски, истязания, пытки.

Искры волнения 1842 года в Шадринском уезде таились в народе до следующаго, 1843 года. При первой водополице, как и прежде, оне вспыхнули мгновенно и одновременно в разных деревнях. Ещё в первых числах марта 1843 возникли между крестьянами Челябинскаго уезда, соседняго с Шадринским, открытые толки о том, что «продают их какому-то барину Кульнёву». Прослышав об этом, стали они сходиться на самовольные сходы в своих деревнях разглашать возмутительныя бумаги и оказывать мало-по-малу грубость и неповиновение местному волостному и сельскому «деревенскому» начальству, явно пренебрегая их распоряжениями. Шадринский земский исправник Черносвитов, известясь о таких слухах и опасаясь за спокойствие своего края, по примеру предшествовавшаго года (так как некоторыя Челябинския деревни отстояли от Шадринских только за шесть вёрст), донёс 19 марта Пермскому губернатору И.И. Огарёву о полученных им сведениях. Огарёв передал это известие, в свою очередь, с эстафетою Оренбургскому губернатору, а в Шадринский уезд послал, между тем, губернскаго лесничаго маиора Эллерта, поручив ему, совместно с исправником, принять все меры к удержанию крестьян в повиновении, стараясь притом в действиях и наблюдениях своих сохранять единство и избегать всякой преждевременной огласки, чтобы не возбудить в крестьянах какого нибудь сомнения и не поколебать их спокойствия.

Шадринский исправник, доставляя отчёт о слухах Пермскому губернатору, имел уже в виду, что в Кислинской волости, Челябинскаго уезда, распространены в народе какия-то бумаги возмутительнаго свойства, найденныя по обыску у одного крестьянина, по фамилии Плотникова, в мешке, насыпанном пшеницею, и потому, с возникновением в Челябинском уезде возмущения, он не ручался за спокойствие и Шадринскаго, так как граница последняго простиралась слишком на сто вёрст в поперечнике. Такия опасения его не были напрасны, как показали последствия.

Оренбургский губернатор Талызин 24 марта уведомил Огарёва, что о безпорядках в Челябинском уезде он имеет оффициальныя донесения местной власти; что он болен, не может выехать сам на место, и потому командировал туда управляющаго Оренбургскою палатою государственных имуществ Львова, снабдив его наставлением, как вести себя при этом случае. Притом он усмотрел из донесений Челябинскаго уезда, что крестьяне не желают противиться воле начальства, а не подписывают приговоров только на разные законные сборы, подозревая их добросовестность. Это относилось к раскладке общественнаго сбора, помещённаго в окладных листах, под особою рубрикою, на жалованье должностным лицам и на содержание волостных и сельских управлений. Затем «дальнейших противодействий непредвидится», заключил губернатор Талызин.

А на деле, между тем, было совсем другое. Народ находился в самом возбуждённом состоянии. Вопервых он не сочувствовал общественным запашкам, завести которыя вдруг от него потребовали. Во-вторых, он противился введению картофеля, неотвечавшаго религиозному воззрению на сей овощ раскольников. Втретьих, народ изумился при виде форменных кафтанов с галунами и светлыми пуговицами, надетых на писарей и мужиков-начальников. Все это, вместе взятое, окончательно затуманило крестьянский здравый разсудок. Но самым важным поводом к волнению послужили пущенныя в тёмный народ подложныя «грамотки», распространённыя неизвестными злонамеренными людьми в Челябинском уезде. Эти «грамотки» были очень безграмотны и безтолковы. Образчики их губернатор Талызин препроводил к начальнику Пермской губернии. До содержания их трудно добраться. Тут есть и приглашение от неизвестнаго лица волостным и сельским властям и другим должностным лицам оказать пособие этому неизвестному лпцу; известие о передаче крестьян какому-то господину Куликову или Кульнёву, которому будто бы они проданы и должны принадлежать по праву покупки; обещание им тройнаго жалованья и награды крестами и медалями. В числе прочих безсмыслиц, помещено ещё, что «господин» будет требовать от поселян мужскаго пола большую для него запашку земли и непомерные оброки, а женщин присудит ткать для себя большое количество холста медными бердами и челноками. Впрочем, приводим целиком эту чепуху.

1. «Указ его императорскаго величества самодержца Всероссийскаго и проч. и проч. и прочая. Святейшаго правительствующаго синода: слушав записку главнаго штаба, приказали: генерал-губернатору разных орденов кавалера генерал губернатора, военному губернатору, гражданскому губернатору пояснить управляющим государственной и казённой, уголовной, гражданской и губернскому правлению; предписать окружным начальникам: Стерлитамацкому, Белебейскому, Бузулуцкому, Троицкому, Челябинскому взять большое влияние, на себя обязанность предлагать волостным правлениям, сельским расправам и отправиться самолудшим помощникам взять подписки с жителей от 200 домохозяев и представить в палату государственных имуществ. Свода законов §258, статьи 487; уложения Петра Великаго, статьи 1, 3, 4, 7 принадлежат сии крестьяне в удельную контору и распоряжаться будут ими. Подписал главнаго штаба генерал фельдмаршал, разных орденов кавалер финансов и подлинное его императорскаго величества рукой: Николай Первый».

2. «Предложение палате государственных имуществ волостным правлениям и сельским расправам. Внушить жителям, как можно стараться привести к подписке и говорить, яко бы сеять две десятины общественнаго хлеба по запашке, за то старание получать тройное жалованье, и их подвести под господина министра Куликова и с каждаго венца с них будет положено работа по три десятины хлеба: 1 пшеницы, 2 ярицы, 15 овса; по три лехи^[б] льну, который обработывать женщинам, напрясть, выткать хорошою работою полотна, иметь снасть, для ткания берда иметь медныя, и челноки такой же меди; и над крестьянами будут надсмотрщики у ста венцов и хлеба представлять в магазину господскую и от двадцати венцов, а если которой не может исполнить сего, то на господскую работу три дня, на себя три дня; на господина положатся урочныя работы. И как можно гг. начальники постараются пожалуйста как можно и привесть их каким нибудь способом к присяге; сказать о нодушных податях и донести вообще с рапортом присяжные листы и доставить тех людей, которые будут разглашать о сём жителям. того схватить и представить в окружное правление. Пожалуйста, гг. начальники, постарайтесь! Ещё как вы выполните, то пришлются вам за услугу кресты и медали».

Мудрено ли после этой нелепицы отупеть и вскружиться тёмной голове неграмотнаго крестьянина! Он вдруг сделался осторожен, недоверчив не только к ближайшему своему начальству, и в особенности к писарям, но и к людям разсудка, склонявшим его к порядку и законности. В целях самозащиты и самоохраны, крестьяне стали вымогать и настоятельно требовать от сельских властей мнимый указ о передаче их «господину» и отказались от составления и подписи каких бы ни было приговоров для административных падобностей, говоря при этом открыто и гласно, что всё это делается «для барина и ложно»^[3].

Когда, где и кем составлены бумаги возмутительнаго свойства — неизвестно и судом не раскрыто. По сведениям, имевшимся впоследствии в руках Шадринской военно-судной коммиссии, обнаруживалось только, что бумаги эти будто бы получены каким-то скрывшимся крестьянином от неизвестнаго арестанта в Камышловском тюремном замке^[4]. Но правда ли это — опять неизвестно. Характер бумаг, как видно из них, вообще ядовитый, хотя и безсмысленный и написан под тон мужичий, если не безграмотным дураком, то толковым негодяем, искавшим смут и безурядья, во вред и гибель благосостоянию и спокойствию массы.

Сколько содействовало в Шадринском уезде к распространению ложных слухов и толков о мнимом уделе близкое соседотво пограничных селений Челябинскаго уезда, столько же помогал личными действиями заводчик Челябинскаго бунта, Воскресенский крестьянин Ивань Ѳадешин, по прозванию Лысый, постоянно шлявшийся с проповедью об уделе по деревням здешним для подстрекательства жителей к возстанию. Пойманный, наконец, в Шадринске и допрошенный тамошним городничим, он показал, что приехал, сюда в качестве повереннаго от общества крестьян разных волостей, насчёт причисления их в какой-то удел, для подачи всеподданнейшаго прошения государю. Отсюда Лысый препровождён в Челябинскую военносудную коммиссию, и там присуждён в каторжную работу на продолжительный срок.

Апрель месяц ознаменовывается уже открытыми движениями крестьян в, разных деревнях и селениях Шадринскаго и Челябинскаго уездовь. В среду на страстной неделе великаго Поста (7 апреля 1843) заседатель Батуринской волости доносил Шадринскому окружному управлению, что в селе Кабанском и окрестных с ним деревнях возникают сильныя безпокойства, составляются сборища для каких-то совещаний и обнаруживаются угрозы против сельскаго начальства. И действительно: сборища и угрозы эти были опаснаго характера. Они обнаружились в этот день в двух селениях: Бабанском, Батуринской волости, и Песчано-Таволжанском, Белоярской волости, смежных между собою и с селом Травянским Челябинскаго уезда. В Таволжанском селе до 700 человек собравшихся крестьян ворвались в сельское управление, арестовали писаря, а шкаф с делами разбили железным ломом и выбросили из него дела и бумаги, отыскивая в них какой-то указ за 1802 год, якобы о поступлении их в удельное ведомство. Бумаги и дела разбирали и читали здесь Челябинские грамотеи, приехавшие сюда по приглашению здешних крестьян. В это время один из крестьян сообщил толпе, что 8 апреля будут из Шадринска в Батуринскую слободу тамошние чиновники, которых надобно допросить «порядком», и потому не худо бы всем им, как и собранию Кабанскому, отправиться завтра туда.

В Кабанском селе 7 апреля собрался тоже многолюдный сход, куда, для разведки происходившаго и прекращения по-возможности безпорядков, Батуринский волостный писарь Самсон Толшин послал своего старшину Богачёва. Его приняли там крестьяне с видимым нерасположением и явным невниманием. Сперва спросили они его о содержании и значении прибитых на стенах таблиц, о количестве следуемых и взыскиваемых с них податей и повинностей, потом сшибли его с верховой лошади и били безжалостным образом, спрашивая в то же время о бердах и челноках, совершенно ему неизвестных. Когда же отозвался он насчёт последних незнанием, раздели его донага, увели к колодцу, обливали холодною водою и привязали ко столбу, как какого-нибудь преступника. К ночи заковали его в конския путы (железа) и оставили ночевать под караулом в крестьянской избе. На другой день, по утру 8 апреля, повторили они над ним теже истязания и водили потом в поле к какому-то логу, где было у них какое-то секретное сборище для сговора, который, однакожь, тут не состоялся. Отсюда отправили старшину в Батуринскую слободу, где переводили его из волости в расправу, и из расправы в волость, с безпрерывным требованием того присяжнаго листа, но которому присягал он «под барина». Этот несчастный старшина вырвался от них, только по усмирении волнения.

В Батуринской слободе, резиденции волостнаго и сельскаго управлений, сборище крестьян 8 апреля возросло до значительной цифры по поводу разнёсшихся слухов о приезде сюда в этот день уездных чиновников из города Шадринска. Кроме крестьян, составляющих собственно Батуринскую волость, много находилось их здесь из соседних волостей: Каргопольской, Белоярской и Уксянской. Отсюда-то и разлился поток безпорядков во все южныя стороны Шадринскаго уезда, расположенныя по правую сторону течения реки Исети в долинах между рек Течи, Мияса, Барнёвки и Солодянки.

Не в шутку встревожились и жители Шадринска от Батуринских безпокойств, опасаясь вредных последствий их, не менее Пугачёвскаго бунта, бывшаго здесь в 1774 году.

— Знаете ли вы новость? — спрашивали горожане один другаго при встречах.

— Нет, не знаю! было ответом.

— Ведь за Исетью бунт у мужиков и хуже прошлогодняго.

— Где за Исетью?

— В нашем уезде, возле Челябинской границы.

— Что вы? Да давно ли был бунт по сю сторону Исети?

— Тот был да сплыл, а теперь другой завёлся, и получше, говорят прежняго.

— О чём же мужики бунтуют?

— Опять о пресловутом уделе по поводу посева картофеля и заведения хлебных общественных запашек.

— Да они одурели! Кто это им натолковал об уделе, котораго нет здесь, не было и не будет.

— Из Челябинскато уезда. Тамошние мужики давно столковались на сходах, чтобы не допускать боярскаго господства, и вот теперь открыто объявили себя против всякаго начальства.

— Это я слышал. Что же делает наше чиновничество? Отчего не едет оно прекращать безпорядки?

— Исправник вернулся только из-за реки, и едет опять в Батурину, как слышно.

— Надо ехать ему, и чем скорее, тем лучше.

— Конечно. С мужиками ведь, как с баранами, скоро не сладишь.

Уездное чиновничество ждало волнения не с Батуринской стороны, а со стороны Верхтеченской, со стороны юго-западной, где селения Песчанскаго общества ближе прилегали к деревням Челябинским, где чаще производились сношения крестьян между собою и где наблюдал тогда за порядком и спокойствием Шадринский исправник Черносвитов. Но волнение вспыхнуло совсем в другом месте, и именно в сёлах. Песчано-Тавалжанском и Кабанском, как выше мы заметили.

Помощник окружнаго начальника — Данилевский, ездивший с исправником для содействия ему в Верхтеченскую волость, по возвращении оттуда, донёс окружному начальнику, что в волостях Верхтеченском Уксянской и Белоярской, в которых он был, нашёл крестьян в тревожном духе, расположенном к упорному сопротивлению: они собираются толпами из разных мест и идут в центры волостей массами или партиями, с кольями, ружьями и пиками. Даниловский увещевал и вразумлял их, но они не обратили на это никакого внимания, а напротив, «произносили грубости и дерзости». В деревне же Лебяжьей, Уксянской волости, Данилевский был окружён толпою крестьян, отказавших ему в даче лошадей, и с трудом мог высвободиться от них и выехать из деревни.

(продолжение следует...)

^[1] Автор назвал свой очерк «Картофельным бунтом», вероятно, подражая М. И. Семевскому. Но, вопервых, это название хотя и оглушительное, но выдуманное и в народе неупотребляющееся; вовторых, как убедится сам читатель, о картофеле говорится в очерке менее всего или почти ничего; в третьих народ называет все эти печальныя события «заворохою», «бунтовкою», «бунтовым годом». Ред.

^[2] Настоящая статья была напечатана в 1879 году в журнале Древняя и Новая Россия. Перепечатывая её в календарь редакция руководствовалась следующими соображениями: 1) журнал, в котором она была напечатана, издавался весьма — недолго и крайне мало распространён, 2) на страницах календаря желательно собрать наиболее выдающияся статьи о Пермском крае.

^[3] Из донесения Шадринскаго исправника Пермскому губернатору от 19 марта 1843, № 75.

^[4] Из приговора Шадринскаго военнаго суда, составленнаго 28, 29, 30, 31 декабря 1843 года.

^[а] Семевский Михаил Иванович (1837—1892), общественный деятель и писатель, обучался в Полоцком кадетском корпусе и дворянском полку; служил офицером в л.-гв. павловском полку; находясь в 1855-1856 гг. в Москве, вращался преимущественно в кругу литераторов, а также слушал лекции профессоров Московского университета. Ср. автобиографию С. в «Русской Старине» 1892 г.; В. Тимощук, «С., основатель исторического журнала «Русская Старина» (СПб., 1895).

^[б] Леха — гряда полосами. Местами (Саратовской губ.) загон разбивается бороздами на Л., полосы сажени в 2 шириною, чтобы не было обсевков, и каждая Л. засевается враз. В конце московского периода (XVII в.) лех служил поземельной мерой = 1/8 осмака, а последний составлял 1/8 выти. Ныне в Пермской губ. Л. — мера земли в 1/12 дес., а в Казанской губ. — полоса в 80 саж. длины, 4 саж. ширины, или 320 кв. саж., т. е. по 7,5 Л. в десятине.

Страницы 1-8.