Альманах «Шадринская старина-1999»

Буткин Н.Г.

Шадринск летом 1917 года

Во втором выпуске «Шадринского альманаха» (1998) были опубликованы отрывки из воспоминаний Николая Григорьевича Буткина о Шадринске 1905-1907, 1915 и 1916-1917 гг. В них, в частности, описан студенческий вечер 1917 года, в котором важная роль принадлежала А. А. Жданову. В 1998 году в свет вышла брошюра С. Б. Борисова “Андрей Александрович Жданов: Опыт политической биографии”.

В настоящем выпуске «Шадринской старины» публикуются новые отрывки из воспоминаний Н. Г. Буткина, написанные в 1975 году и хранящиеся в Шадринском краеведческом музее им. В. П. Бирюкова. На этот раз вниманию читателей предлагаются страницы 19-27, 40-46. Эта часть машинописи посвящена главным образом описанию политической обстановки в Шадринске летом 1917 года и, в частности, деятельности А. А. Жданова. Упоминаются также фамилии Н. В. Здобнова (во второй половине 1917 года — председателя Шадринской городской думы, впоследствии — выдающегося отечественного библиографа) и А. Г. Моисеева (во второй половине 1917 года — городского головы).

В нижеследующем разделе я намерен, хотя бы в общих чертах, охарактеризовать выступления ораторов на митингах и собраниях городского Совета рабочих депутатов. Главными темами являлись вопросы продолжения войны с Германией, созыв Учредительного собрания и работа Временного правительства. Выступления ораторов примерно до средины июля 1917 года, резко отличаются от последующего времени. В июньских выступлениях партийных ораторов преобладали программные вопросы, вопросы защиты революционной демократии. Были расхождения в необходимости отсрочить [решение], выдвинутых революцией вопросов до Учредительного собрания как единственно правомочного, но ещё не было таких резких расхождений между эсерами и большевиками, какие появились после средины июля.

В июле произошли значительные изменения в расстановке сил в городе. Почти до конца июля Жданов находился в одной группе с меньшевиками. В июле произошёл раскол. А. Жданов становится организатором самостоятельной партийной группы большевиков. Группа переживает организационный период. Из большевиков я знал А. Жданова, Н. Уфимцева и Малахова.

Примерно к июлю выделилась группа левых эсеров как самостоятельная организация, которая решала работать совместно с большевиками.

В последующем изложении я буду характеризовать выступления ораторов на митингах и собраниях Совета рабочих депутатов после организации самостоятельной группы большевиков и левых эсеров.

Митинга

На митингах выступали рядовые граждане Шадринска, представители консервативных направлений, которые и в период монархии не испытывали особых ограничений, выступали эсеры и большевики, возможно, и анархисты, хотя о существовании такой самостоятельной организации я не знал.

В частности, хорошо заполнил выступление А. Жданова при обсуждении на митинге кандидатов в гласные городской думы. Эсеровскому списку кандидатов противостояли другие списки. А. Жданов утверждал, что списки, в которых числятся кандидаты, не способны удовлетворить надежды избирателей, но из двух зол надо выбрать меньшее — голосовать за список эсеров. Большевики в выборах не участвовали. У Жданова получилось, возможно, невольное отступление от принципиальности.

Существовала группа социал-демократов меньшевиков. Из них я знал П. Д. Седова, портного Мильмана, который причислял себя к бундовцам, одного рабочего с фабрики Бутакова (фамилию не помню), который попал в эту группу из-за политической малограмотности. Вероятно, он был сочинитель лозунга во время манифестации рабочих фабрики Бутакова, когда на большом красном полотнище написали: “Да здравствует социал-демократическая республика!” Много позднее, уже в 1918 году, я узнал К. Е Станищева и учителя Плотникова.

Группа эсдеков после выделения большевиков оказалась совсем не организованной: не имела руководящего центра, никто не собирал членских взносов, не выдавал партийных билетов. Дело ограничивалось тем, что каждый самостоятельно причислял себя к этой группе, тем дело и ограничивалось. Меньшевики в жизни города никакой роли не играли.

Утверждают, что купцы в начале революции тоже нацепили на себя красные бантики, но быстро их сняли, хотя в 1917 году никто ещё не посягал на купеческую собственность, только быстро ликвидировалась их роль в жизни города. Городской Совет рабочих депутатов ещё в мае отстранил от работы городского голову, В. Я. Мокеева и состав гласных думы. На митингах критиковали думу за плохое хозяйничанье в городе, по-настоящему ругали купцов за их проделки (...).

Митинги проходили в Городском саду — ораторы выступали на возвышении, предназначенном для оркестра, слушатели располагались перед этим возвышением.

Современному автору трудно восстановить в памяти пафос тех дней. Равнодушных ораторов не было. Каждый излагал свои взгляды на революцию и требования к ней. Примерами из жизни города, данными из центральных газет старались убедить слушателей. Голосовых связок не жалели. Хорошо запомнилось страстное выступление матроса Петрова, жителя нашего города. Громким голосом, который был слышен даже на базаре, он требовал объединения революционных сил: “Одному человеку ничего не сделать в революции, надо действовать ен массе”, — кричал он, точно выговаривая каждую букву французского выражения. Цели объединения не определял. У меня впервые зародилась мысль о наличии в городе анархистов.

Горожане на митингах в решении государственных задач не участвовали, чаще критиковали местные порядки.

В выступлениях других ораторов .большое место занимали события в Петрограде и Москве. Много внимания уделялось войне с Германией, Учредительному собранию, работе Временного правительства. Все, кроме большевиков, считали, что только Учредительное собрание правомочно решать вопросы государственного устройства России, удовлетворить требования народа. Утвердилась фраза: “Впредь до Учредительного собрания”. Представители консервативных партий горячо защищали Временное правительство, необходимость Учредительного собрания, в трепете перед западными союзниками требовали продолжения войны с Германией “до победы”. Большевиков называли изменниками и предателями, с эсерами обходились мягче, т. к. по ряду вопросов их мнения совпадали.

Эсеры в своей горячности превосходили всех ораторов. Н. В. Здобнов и А. Г. Моисеев в митингах не участвовали.

Характер выступлений эсеров со временем менялся. Первоначально они, как и консерваторы, требовали созыва Учредительного собрания, откладывая до него решение всех вопросов, поддерживали Временное правительство, как и продолжение войны с Германией.

Бурные события в Петрограде, особенно расстрел Временным правительством 4 июля рабочей демонстрации с массой убитых демонстрантов, широкое забастовочное движение рабочих с требованием разгона Временного правительства, возможно, и другие причины, — повлияли на целостность эсеровской организации — из неё выделилась самостоятельная группа левых эсеров, которая намеревалась работать с большевиками. На митингах стали выступать две группы, две фракции, что вызывало у слушателей недопонимание и недоверие. Но и среди оставшихся эсеров, поскольку мне приходилось наблюдать, не было полного согласия (...)

Большевики требовали немедленного удовлетворения требований рабочих и крестьян.

Незначительная группа меньшевиков в митингах почти не участвовала. Да и выступать было некому — П. Д. Седов оказался противником митингов, остальные отказывались по неграмотности.

В июне на Городище, некоторое время спустя после моего приезда из Томска, А. Жданов предложил мне вступить в партию большевиков. Говоря по совести, в то время я не понимал, почему мне, эсдеку, предлагают поступить в партию эсдеков, тем более, что и сам Жданов находился с нами в одной группе. Я совсем не понимал разницы между большевиками и меньшевиками. Однократное ознакомление с программой эсдеков в Томске ничего не объясняло. Я сослался на желание продолжать образование, что, конечно, для меня являлось существенной причиной, но все же не основной (...).

Время работало на большевиков. Их проклинали консерваторы, купцы и торговцы, против них выступали эсеры, но ясные и чёткие требования большевиков, с которыми они выступали на митингах и собраниях, каждому были понятны и обоснованы. Они требовали прекращения войны. Только одно это требование привлекало к ним массы (...).

Большевики с каждым днём все больше и больше завоёвывали сердца трудящихся. Их вера в творческие силы рабочего класса была непоколебима. В мелкобуржуазном Шадринске они шли очень трудным , но верным путём.

К концу каникул я хорошо понял правильность политики большевиков, как и часть эсеров. К сожалению, понять — ещё не значит поступить правильно, ещё предстоял период, когда я был сочувствующим, внепартийным большевиком и только в 1943 году стал сначала кандидатом, а через год — и членом партии.

* * *

Начиная с лета 1917 года, пока я жил в Шадринске, не пропустил ни одного собрания Совета.

Шадринский Совет рабочих депутатов организовали эсеры в мае 1917 года. Председательствовал на собраниях Совета эсер Фомин или Фоминых — точно не припомню. Меня в Совет никто не выбирал, но в августе я, как секретарь, даже писал протоколы собраний.

Заседания Совета проходили в фойе театра, в здании общества приказчиков. Значительная площадь фойе почти всегда занималась полностью.

Совет руководил жизнью города. На первых же собраниях сняли с должности городского голову В. Я. Мокеева и всех гласных думы. Назначили новое руководство. Безвластия в городе не было.

Собрания Совета продолжались, но в них обсуждались совсем не городские вопросы.

Прения достигали значительного накала, вплоть до партийных препирательств. Наиболее экспансивными были эсеры. Эсер Лебединский даже пытался доказывать, что и революция-то произошла благодаря работе эсеров. “Где вы были, — кричал он — когда нас, начиная с народовольцев, вешали, гноили в тюрьмах, ссылали. Кто из вас объявлял террор правительству, рискуя своей жизнью?”.

Виновата, конечно, запальчивость оратора. Большевики террор отрицали, но царское правительство им, связанным с наиболее активной революционной силой — с рабочим классом, на наказания не скупилось.

В прениях поднимались вопросы, в решении которых был заинтересован каждый сознательный гражданин. Вопросы жгучие и неотложные. Продолжать ли войну до победы?

Представьте встречу фронтовика, просидевшего не один год во вшивых окопах, не обеспеченного должным вооружением, убеждённого в бессмысленности войны, с тем, кто требует ею продолжения. Какие между ними установятся взаимоотношения?

Вопрос о Временном правительстве. Буржуазная природа правительства 4 июля была неоспоримо доказана, доказана его полнейшая неспособность решать в интересах трудового народа требования рабочих и крестьян. Представьте встречу оратора-большевика с эсером, продолжающим поддерживать и защищать Временное правительство. Какие между ними установятся взаимоотношения?

Такие же споры об Учредительном собрании (...)

Секретарю собрания в протокол записывать было нечего. Спор не обуславливал никаких решений — если эсеры говорили “да”, то оппоненты — “нет”. Одни требовали ждать решений Учредительного собрания, другие — полностью отрицали его необходимость. Собрания проходили бурно (...)

Для меня собрания являлись хорошей школой политических знаний.

Выборы в городскую думу

Старый состав думы во главе с городским головой В. Я. Мокеевым шадринский Совет рабочих депутатов разогнал ещё в мае 1917 г.

В июле эсеры решили провести новые выборы. Большевики в выборах не участвовали.

Кажется, А. Г. Моисеев попросил меня провести всю подготовительную работу, предупредив, что в думской кассе денег для оплаты за работу не имеется. Я дал согласие, если разрешит редактор местной газеты С. Е. Жернаков. Я весь летний отпуск работал в редакции. После обещания бывать в редакции ежедневно, он с просьбой А. Г. Моисеева согласился.

Меня особенно интересовали первые в Шадринске выборы, которые будут проведены на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Однако, выяснилось, что голосовать будут только домохозяева, и всеобщность выборов отпадает.

В настоящее время подготовке к выборам, как мероприятию государственного значения, уделяется особое внимание. Тщательно составляются списки избирателей; наличие паспортной системы определяет возрастные права на голосование. В 1917 г. у шадринцев паспортов не имелось, да при голосовании только домохозяев они, пожалуй, были и не нужны. В думе имелись списки домохозяев, но они, по заявлению А. Г. Моисеева, нуждались в тщательной проверке, т. к. в течение нескольких месяцев новые домохозяева не учитывались.

Проверка думских списков требовала значительного количества участников. Я пригласил знакомых курсисток, их подруг и добровольцев. Быстро собралось 15 девушек. Фамилий всех я не помню, но знаю что среди них была Шура Щина и Мария Титова.

Работали в зале заседаний думы.

Первоначально решили пользоваться картой города с указанием улиц и номеров домов. В центральной части города, где движение населения меньше, карта оказалась верной, но на окраинах произошли значительные изменения — часть жителей успела уехать из города, у некоторых домохозяев к домам сделали пристройки, и тогда под одним номером оказывалось два домохозяина, на некоторых усадьбах появились вторые дома и т. д. Избежать обхода оказалось невозможным. Предстояла огромная работа, требующая особой тщательности. Каждый пропущенный домохозяин оказывался лишённым права голоса.

Шадринск — городок небольшой, но улиц в нем с переулками и забегаловками — достаточно. Пришлось заново переписывать всех домохозяев. Каждому обследователю поручалось в особой тетрадке записать улицу, номер дома, фамилию, имя и отчество каждого домохозяина. Давность проживания в городе в расчёт не принималась. Дня три ушло на распределение участков и разбор различных комбинаций с домохозяевами.

Собирать данные оказалось делом довольно сложным. Каждому приходилось разъяснять, куда выбирать и почему, знакомить с условиями голосования. Много вопросов возникало из-за голосования по спискам, спрашивали о возможности вычёркивать нежелательных кандидатов и пр.

Вечерами собирались в думе. А. Г. Моисеев вносил в думские списки выявленные нами изменения.

Все мы были молоды, энергичны, трудолюбивы, работали с утра до позднего вечера, а, бывало, прихватывали и ночь. Недели через 2 работу закончили. К этому времени были готовы списки кандидатов в думу. Списков оказалось несколько. Дня за три до выборов мы их вручили каждому домохозяину. В одном из списков среди кандидатов в гласные преобладали купцы и торговцы. Мы его назвали “купеческим”. Г. Елизаров в местную газету в отношении этого списка дал фельетон в стихах. Как я запомнил, последняя фраза фельетона была такова: “Пустите в думу и меня”.

Победил список эсеров. А. Г. Моисеев стал городским головой.

Работа в редакции

К лету 1917 года старое название местной газеты «Исеть» было заменено на «Народную газету» или «Народную мысль» — точно не помню.

Редакция помещалась в полуподвальном помещении бывшего купеческого дома по Октябрьской улице № 95. Дом сохранился до настоящего времени — только в 1917 году не было вдоль тротуара древонасаждений.

В полуподвальном этаже было три комнаты.

План помещения редакции:

Октябрьская ул.

Самая большая комната (№1) служила приёмной. В левом дальнем углу находился мой рабочий стол; комната №2 являлась кабинетом редактора, посредине стоял большой стол, всегда занятый газетами из различных городов, на столе — разноцветные карандаши и большие ножницы, около стола — три стула; комната № 3 со столом и двумя стульями предназначалась для корреспондентов.

В штате редакции числилось только два человека — редактор Сергей Евгеньевич Жернаков и я.

С. Е. Жернаков — небольшого роста, суховатый, часто хмурый — казался чем-то недовольным, временами раздражительным. Причин было достаточно. При скудном штате постоянных работников в два человека, редактору газеты хлопот было достаточно. В настоящее время, как правило, у каждой газеты имеются коллективные и индивидуальные корреспонденты, которые дают материал иногда больше потребностей очередного номера газеты. У шадринской газеты тесной связи с массами не имелось — один, два корреспондента и всё. В небольшом городке, каким в то время был Шадринск, событий, заслуживающих общественного внимания, было явно недостаточно. Редактору приходилось заполнять очередной номер газеты значительным числом вырезок из губернских и центральных газет. Редактор имел связь с типографией, иногда вёл корректуру, выпускал очередной номер. Одним словом, редактор имел нагрузку, не ограниченную временем.

До сих пор не могу определить, принадлежал ли Жернаков к какой-либо партии. Со Здобновым и Моисеевым я его никогда вместе не встречал, а газета считалась эсеровской. Со Ждановым особой близости тоже не наблюдал. Был слух, что его жена, Мария Николаевна, принадлежала к партии большевиков.

В обычной жизни Евгении, как мы его звали, был хорошим товарищем, весёлым и компанейским, но только до первой рюмки. Стоило ему выпить, как характер резко менялся. На сцену выступал обозлённый, сварливый человек. В руках появлялась палка, которой он размахивал как саблей, так что подходить к нему на близкое расстояние избегали. Бывало, кричал: “Дай мне ножик — я тебя зарежу”. У самого глаза злые, так и думаешь, что он способен это сделать.

Очевидно, тяга к вину продолжалась.(...)

В редакции я работал “слугой за всех” — принимал подписку, которой было очень мало, давал справки авторам для оплаты за напечатанное в газете, составлял ведомость на зарплаты и пр. Свободного времени было много.

Примерно с июля месяца Павел Буткин, тогда ещё реалист, “подрядился” собирать по городу хронику. Ежедневно обходил все городские веси, собирая подходящий для газеты материал. Работал с увлечением.

Г. Елизаров обычно приносил с собой статейку или фельетон. Получал за строчки.

Раза три в неделю приходил А. Жданов. Его приходу Евгении всегда был рад — он никогда не приходит “пустым”, а приносил с собой заметки от солдат или партийцев, всегда острые и злободневные, или садился в комнату № 3, где писал сам.

Приход Жданова всегда вносил некоторое оживление из-за замечаний по нашему адресу.

Опишу хотя бы одно типичное посещение.

Андрей начинал разговор с Жернаковым:

— Стрижёшь?

— Стригу.

— Выходит?

— Всякое бывает.

— Опять эсеровщину в газету протащишь?

— Иди ты к черту.

Разговор кончен. Начинает подковыривать меня.

— Николай, запиши меня в очередь на подписку, пока я занимаюсь, очередь подойдёт.

А какая очередь, если не каждую неделю приходит по одному подписчику.

Уходит в комнату № 3. Во избежание помех — закрывает двери. Некоторое время в комнате тихо. Думаю — пишет.

Примерно через полчаса слышен тенор Андрея:

“Черные брови”, — начинает он. “Карие очи”, — подхватываем мы с Евгеничем — он басом, а я веду второй голос, сливаясь то с Андреем, то с Евгеничем. Поем вместе:

“Ночи темнее, утра ясней.

Ой, очи, очи, девичьи очи,

Кто научил вас мучить людей?” — спрашивает Андрей.

“Кто научил вас мучить людей?” — подтверждаем мы.

“Черные брови”, — запевает Андрей. В голосе появляется мягкость, задушевность, сожаление о чем-то далёком и прекрасном. Изменившийся голос Андрея действует на нас. Смотрю из своей комнаты на Евгенича. Он сидит на стуле. Глаза устремлены вдаль. Выстригать бросил. Поем вместе:

“...ваши шёлковы

Все б любовался я каждый час,

Карие очи, девичьи очи Все бы глядел я только на вас.

Все бы глядел я только на вас”, — повторяем мы с Евгеничем.

“Черные брови”, — запевает Андрей,

“Карие очи, — подхватываем мы, —

Глянуть в те очи страшно подчас...”

Андрей слово “страшно” произносит почти шёпотом, с некоторым содроганием. Дальше, как бы набрав решимости, голосом громким, решительным —

“А если глянешь, то дни и ночи...”

“Все будешь думать только о вас, — поем мы вместе, повторяя —

Все будешь думать только о вас.”

Кончаем мы песнь. Красота ею, стройность исполнения, музыкальность, скрытая тоска в содержании вызывают у меня удивительное чувство светлой грусти. Хочется видеть эти удивительные глаза, эту прекрасную девушку. Что же — нам с Андреем по 21 году.

Да, бывают такие люди — у Андрея не только музыкальность, но и талант, умение прочувствовать и передать содержание каждого слова песни. Только талант может проникнуть в каждую фразу, оттенить её голосом, придав ему неповторимый оттенок.

Мы поем, сидя в разных комнатах. От этого голоса приглушены, песня кажется отдалённой, выигрывает стройность.

— Да, бывает такое, — говорит Евгении. — Хорошие вы ребята. Растрогали меня, душу растрогали. “Глянуть в те очи страшно подчас”, — повторяет он.

Видимо, и он встречал такие очи, а, возможно, ждёт их.

— Андрей, где ты там? Живой? Замечательно ты поешь. Да, страшно подчас, — ещё раз повторяет он.

А у открытого в моей комнате окна стоят человек 10. Слушают. Слышу разговор: “Хорошо поют”. Вот и судьи нашлись.

Минут через 10 начинаем новую песню, нашу любимую:

Уродилась я девушкой красивой,

Красива да бедна, плохо я одета,

Никто замуж не берет девушку за это.

Я с 12 лет по людям ходила,

То качала я детей, то коров доила.

Горька доля девушки. Грустная песня даже гонит слезу. У окна слушателей ещё больше, даже просить начинают. Мы не гордые — поем: “Ой, у лузи”, “Ой ты сад ли мой сад”, “Липу вековую” — всё русское, задушевное. Поем час и больше, пока из комнаты № 3 не послышится голос Андрея: “Ребята, я опять запаздываю”. Встаёт и уходит из редакции.

Бывает, что в редакции оказывается Елизаров. Он тоже намерен включиться в пение, но для нас это беда. У Егора совершенно нет слуха, а голосу не позавидует и козел. Из-за этих бед его исключили из реального училища. Перед началом занятий ученики собирались вместе на молитву. Пели: “Царю небесный...”. Директору реального училища Пактовскому реалисты дали кличку “мякинного брюха”. Последние слова молитвы — “избави нас от лукавого”. И вот, вместо этих слов, раздаётся ужасный, незаглушаемый диссонанс козлиным голосом: “Но избави нас от мякинного брюха”. Елизарова исключили. Способный, даже талантливый, он остался недоучкой.

Городище

Шадринское дачное место — Городище — до тех пор, пока его не занял санаторий для больных туберкулёзом лёгких, являлось любимым местом отдыха горожан.

Привлекала своеобразная красота этого места. Дачи находились или в бору или на опушке бора. К западной части дачного посёлка подходила река Исеть. С Городища открывался прекрасный вид на долину реки и заречье.

Урал богат борами, но они растут на глинистой или каменистой почве. Городищенский бор от восточной окраины Шадринска, через Городище, Мыльникову, Воробьёву тянется до с. Сухринского — растёт на песчаной почве. Он сухой и чистый, в бору не растёт высокой травы. Из-за песчаной почвы, даже после изрядного дождя влагу быстро поглощает почва, и только хвоя некоторое время остаётся сырой. В жаркий летний день воздух так напоен сосновым запахом, полезным и приятным, что невозможно надышаться. В бору, особенно в сторону Мыльниковой и дальше, много сухих груздей, маслят, есть и белые грибы. Дачнику-грибнику бор доставит много удовольствия.

Исеть около Городища протекала медленно, вода была чистой, что радовало купальщиков. Купальни строились ежегодно.

Красота местности на Городище, дополнительные возможности в виде кумыса, охоты и рыбалки привлекали горожан. Купцы и торговцы этими благами воспользовались в первую очередь: Мокеев, Моисеев, Бутаков, Зарубин, Зайков и др. построили обширные дачи; имели небольшие дачки и некоторые служащие.

Летом 1917 года мы, студенты-шадринцы, как и в прошлые годы, стремились на Городище, но теперь с нами ходили туда ещё А. Жданов, С. Жернаков, несколько реже — Н. Уфимцев.

Иногда ходили на выходной день, а иногда уходили в субботу с ночевой.

На Городище А. Жданов был неистощим в остроумных выдумках. Всегда весёлый и жизнерадостный, он становился центром нашей компании.

Особенно мы любили петь хором. В то время в Шадринске хоровое пение было большой редкостью. Я припоминаю только один случай, когда регент соборного хора разучили с певчими стихотворение Кольцова на смерть А. С. Пушкина “Что дремучий лес призадумался..” Хор выступил в городском саду и привлёк много слушателей.

Для участия в хоре к нам присоединялись ещё человек 10-15 из студентов и знакомых. В общей сложности составлялся хор человек из 20, а иногда и больше.

Песен знали много. Любили песни на слова Некрасова: “Калистратушку”, “В полном разгаре страда деревенская”, “Коробушку”, “Волга, Волга, весной многоводной...” и др. Пели (...) “Замучен тяжёлой неволей”, пели “Варшавянку”, песни о С. Разине, об Ермаке, украинские песни, но особенно хорошо исполнялся “Вечерний звон”. Андрей был очень музыкальным человеком, в его теноровом исполнении эта прекрасная, полная грусти песня, звучала очень хорошо. Хор только помогал, подражая колоколу.

Пели час и два. Замолкнет Городище. А иногда нас окружали дачники, просили спеть песню по заказу. Хорошо пели.

Одну песню мы никогда не пели хором, но петь любили. Сидим на берегу Исети, около городищенского плотика. Каждый занят своим делом. Один из нас, чаще Андрей Жданов, начинает, как бы про себя: “Весёлый разговор...”. К нему присоединяется один, второй, третий и, наконец, поем все хором: Задумал сын жениться,

Дозволения стал просить.

Дозволь, тятенька, жениться,

Дозволь милую любить.

Отец сыну не поверил,

Что на свете есть любовь —

На свете девок много,

Можно каждую любить.

Взял сын саблю, взял он остру,

И зарезал сам себя.

После каждых двух строк песни — припев: “Весёлый разговор...” Получается так: “Весёлый разговор, можно каждую любить”. Хорошо поют эту песню в фильме “Чапаев”. Песня задушевная, протяжная.

Большое развлечение нам доставлял Шура Клеванский. Он имел способность подражать любому человеку. Бывало, измени! выражение лица, изменит голос, поворот головы и, пожалуйте, Егор Елизаров. И так любого. Если к этому добавить талант комика, то и получается, что иногда его просили прекратить “представление”. Люди болели от смеха.

По старой студенческой традиции разжигали большой костёр на “яме”. Яма находилась на боровой кромке, у обрывистого берега Ленёвки, метрах в 150 от избушки городищенского сторожа. Находились охотники прыгать через большой костёр. Один раз попытался прыгнуть и Андрей Жданов, но так неудачно, что хотя из костра выбрался самостоятельно, но шинель несколько попортил.

Никогда не устраивали пирушек, хотя среди нас были товарищи, которые от рюмочки не отказались бы...